Отличники. От других… - Влад Касторный

Я написал в протянутом блокноте телефонный номер, который с детства заучил наизусть по требованию мамы, чтобы не потеряться. И написал полностью свою фамилию, имя и отчество. Подумал, что правильно будет, чтобы и она знала, как меня зовут, а не только я ее.

– Маш! – я посмотрел ей в глаза, – сегодня со мной случилось чудо! Я никогда и ни с кем не желал дружить так, как сегодня с тобой! Ты – правда, фея?

– Ага, скорее баба Яга. – Маша подмигнула мне и стала натягивать сапожок протеза. – Нам с мамой скоро идти надо, звонить Мишке. Уже почти семь часов. Мы поедем в город, на переговорный пункт. Папа, наверное, уже подъехал, потому что мама куда-то делась…

Она натянула джинсы, майку, надела кроссовки, и собрала полотенца в сумку. Я помог ей встать на ноги, натянул на себя одежду, взял сумку, и мы пошли к выходу с пляжа. По бетонной лестнице спускались Машины родители. Вместе они смотрелись очень мило и наблюдали за нами.

– Ну что, молодые люди, накупались? – громко спросил Федор Тимофеевич.

– Да. Маша отлично плавает и вообще, замечательная девушка. – Также громко выпалил я. – Мы договорились встретиться в Ростове.

– Молодцы, дети! Мы рады за вас. До свидания, Владислав! – сказала мама.

Анна Петровна взяла Машину сумку, и пошла вперед к машине, потянув за собой мужа.

– Ну что, до завтра? – Девушка тронула меня за руку. – Не забудь маску. Мы поплывем на скалы нырять. Там должно быть очень красиво.

Маша снова улыбалась, и в лучах вечернего солнца глаза ее излучали огоньки.

– Пока, Маш! Я завтра к девяти приду купаться. Не рано?

– Хорошо! Отличное время, когда еще не так жарко. К тому же, я – «жаворонок», люблю вставать рано утром и наслаждаться тишиной. И наблюдать, как просыпается Природа!

Она пошла к машине, и я снова залюбовался ее стройной фигуркой с гордо поднятой головой.

3

Ночью, несмотря на усталость, я долго не мог уснуть. Снова и снова проигрывал в уме каждую минуту прошедшего дня. Каждое событие и впечатление, казалось, навсегда отпечаталось в моей памяти. Все, что я считал для себя важным еще вчера, сейчас мне казалось каким-то наивным, детским и несерьезным. У меня не было слов, объясняющих произошедшую перемену, но я каким-то подсознательным чувством ощущал себя теперь повзрослевшим человеком, несущим ответственность за свои слова и поступки. Из памяти всплывали до сих пор абстрактные для меня фразы из взрослых фильмов, нравоучения родителей и учителей, призывающие меня быть таковым, и сейчас они укладывались в моем понимании в естественные законы жизни и взаимоотношений людей. Я с удивлением думал о том, что, наверное, не смогу уже разговаривать со своими школьными товарищами на те, глуповатые темы, которые были интересны нам еще весной, играть в игрушки, которые, по моему мнению, скорее естественны для пятиклассников. Мне почему-то сложно было вечером разговаривать по телефону с папой. Я, как будто бы стеснялся обсуждать с ним темы игр и развлечений, которыми мы с ним планировали заняться после моего возвращения домой. Этой ночью я подводил черту под своим детством. Подумал, наверное, тоже впервые в жизни, о том, что хорошее и полезное для кого-нибудь я мог бы сделать? Попробовал распланировать завтрашний день и обозначил для себя два важных события: пообщаться с Машей утром на пляже и постараться ее поддержать, и попрощаться с ней после этого так, чтобы оставить у нас обоих позитивный настрой, чтобы потом, в Ростове встретиться с ней снова. Я готов уже был ждать этой следующей встречи сколько угодно, терпеть оставшиеся дни в лагере и, даже сделать что-то, чего обычно делать не любил. Хорошо, что мои мысли не могли прочесть ни сестра, ни мама, а то бы обязательно придумали для меня что-нибудь этакое.

Потом начал вспоминать, когда и где я еще встречал инвалидов без ног или рук. Это были второстепенные герои советских военных фильмов, которых показывали, как правило, мельком, и будто стесняясь заставлять зрителя смотреть на изувеченных людей. Сейчас, я стал понимать, что это была позорная особенность советской идеологии: относиться к получившим такие травмы, как к людям второго сорта, отнимая у них право осознавать себя равными с другими, здоровыми людьми. «Инвалидов у нас нет!», – заявил один советский чиновник иностранным журналистам, оправдывая отсутствие оборудования для облегчения общения и передвижения людей в инвалидных колясках по Москве перед Олимпиадой. Советский человек должен быть совершенным! Таких совершенных людей показывали чуть ли не в каждом фильме. Интервью с ними транслировали «Новости». О них пели песни и писали книги. Но в жизни мне порой встречались и другие. С раннего детства запомнились случайные встречи с такими людьми на улицах города. Когда мы с папой ходили на парад Победы, я видел близко-близко героев войны в парадных кителях с орденами и медалями. Среди них было много инвалидов. Многие – на костылях, с аккуратно заправленными в карман пустыми рукавами или подвернутыми штанинами – они шли нестройными рядами вместе с другими ветеранами, и мелодичный звон их медалей еще долго слышался у меня в ушах. Другие, зачастую довольно молодые люди, встречавшиеся мне на центральных улицах города, бродили или сидели у стен зданий, выглядели как нищие, а возможно, и были таковыми, поскольку не могли заработать на жизнь, как здоровые люди, и вынуждены были просить милостыню на городских площадях и перекрестках, чтобы не умереть с голоду. Я не мог спокойно смотреть на этих несчастных, людей со страшными деревяшками вместо ноги или табуреткой с колесиками вместо обеих ног. Меня пробирала дрожь не только от их вида, но и от вида деланного равнодушия прохожих, демонстративно отворачивающихся или начинающих смотреть прямо перед собой при виде их. Я тоже делал так, боясь посмотреть им в глаза, и теперь мне стало очень стыдно за этот нигилизм перед девушкой, которая мне так понравилась, и которая ни секунды не дала мне повода подумать о ней, как о неполноценном человеке. Я начал думать, смог бы я выдержать испытание, выпавшее на долю Маши. Не найдя ответа на этот вопрос, заснул беспокойным сном.

Утром я, неожиданно для себя, легко проснулся, с удовольствием умылся холодной водой (кранов с горячей в умывальниках лагеря предусмотрено не было) и сделал зарядку, тоже с удовольствием, наслаждаясь физической нагрузкой мышц. Утро было ярким, тихим и прохладным. Еле дождавшись конца завтрака, сорвался переодеваться на пляж. Я сказал маме, что пойду купаться сам. Но сестра, как обычно, пристала с расспросами: «Почему без нас?», да «Куда именно?», и «С кем?» Ей нужно было что-то ответить, чтобы отвязаться, потому что она не отстанет. Я подумал немного и сказал ей правду: «Я пойду с девушкой купаться!» В ответ, как и ожидал, я услышал саркастический хохот и традиционное «Ну-ну…» Я был почти уверен, что моей «шутки» ей будет достаточно, чтобы успокоить свои фантазии. Сама она с подругами любила гулять, ходить на пляж, и я – младший брат – ей в этих компаниях был иногда нужен для создания определенного имиджа взрослости.

Надев плавки, шорты, футболку я выскочил из корпуса, захватив сумку с полотенцем, маской и один рубль, прибереженный на всякий случай еще из дома. Перебежал пыльное шоссе, и завернул к торговым рядам, где у какой-то местной бабушки купил по пакету с крыжовником и ежевикой. У входа на пляж, в фонтанчике с пресной водой я помыл все мои плоды и снова высыпал в один полиэтиленовый пакет. На сдачу купил бутылку лимонада. Пляж в это время был еще наполовину пустым. Пионеры из лагеря должны были прийти через час. Я прошел к самой кромке воды у волнореза и невольно залюбовался почти недвижимой чистой прозрачностью Черного моря. Тишина умиротворяла, смущало только то, что я не увидел Машу на привычном месте. «Наверное, еще рано, и они не приехали», – подумал, любуясь отражением мраморных скал на глади моря. Сняв сандалии, пошел по мелководью по направлению к этим скалам, разглядывая камушки под водой, в надежде найти что-нибудь интересное. Попадались стайки юрких рыбок, круглая медуза и водоросли. Я уже начал подыскивать место, где можно было бы расположиться, благо, выбор имелся, как вдруг услышал знакомый звонкий голос: «Мальчик, можно понырять с Вашей маской?» Я повернул голову на голос. Маша стояла почти рядом в расстегнутой красной клетчатой рубашке поверх купальника, коротких джинсовых шортах, обтягивавших ее стройные загорелые ноги, ярких полосатых гетрах выше колена и белых кроссовках. Правой рукой она непринужденно опиралась на тонкую алюминиевую трость. На шее висел уже знакомый «Canon» в чехле. Ее открытая улыбка и прямой взгляд из-под густой челки каштановых волос, собранных сзади в длинный хвост, заставили меня замереть от восхищения. Я растерянно улыбался.